Воспитание детей. Материнство может стать основой гуманизма.

Желание иметь детей, потребность растить и заботиться знакомы большинству женщин.

Да и общество сегодня говорит о важности материнства. Между тем материнское призвание пока не осмыслено: именно материнская страсть, в которой слиты сексуальное и идеальное, может стать основой нового гуманизма.

Евангельская заповедь «возлюби ближнего своего, как самого себя» имеет прямое отношение к тайне материнской страсти, к той загадке, которую Дональд Винникотт называл «достаточно хорошей матерью». Достаточно хороша та мать, которая позволяет ребенку создать переходное пространство, в котором тот может мыслить сам. С точки зрения передачи культуры в этом состоит женский гений.

«Материнская страсть» — это очень сильное, неистовое влечение, которое не поддается контролю и граничит со страданием и безумием. Психоаналитики много говорят о функции отца, но материнство – не функция, а именно страсть.

Она преобразует эмоции, которые можно объяснить биологически (привязанность и одновременно агрессивность к плоду, а затем к младенцу и ребенку), в осмысленную любовь ( идеализацию ребенка, преданность ему, проект длительной общей жизни с ним).

У такой любви есть обратная сторона – скрытая ненависть.

Это драматическое соединение биологии и смысла начинается еще в тот момент, когда женщина ждет ребенка. Беременность одновременно усугубляет и ставит под сомнение ее нарциссическую любовь к себе. Она чувствует, что теряет себя, свою идентичность, поскольку в результате вторжения любовника, отца ребенка, она двоится: в ее чреве теперь скрывается неизвестный третий.

Так что первый этап материнской страсти направлен внутрь себя. Затем возникает страсть матери к новому самостоятельному существу, которым будет ребенок, если перестанет быть удвоением матери, если мать позволит ему стать автономным. Мать и ребенок находятся в состоянии борьбы и путем взаимного изгнания пытаются обрести независимость.

Материнство можно считать прообразом освоения отношений с другим человеком. Мы имеем дело с проективной идентификацией: мать проецирует свою «плохую» часть на ребенка и вынуждает его вести себя в соответствии с этим приписанным ему свойством. Это позволяет ей владеть им и его контролировать.

В то же время влечение матери к ребенку не реализуется: все-таки очень мало матерей доходят до сексуальных домогательств к собственным детям. Запрет на сексуальную реализацию влечения позволяет материнским аффектам преобразоваться в нежность, заботу и благожелательность.

В чем ценность такого опыта?

Рискуя шокировать многих, скажем, что без этого опыта, без этой двуликой материнской страсти (в которой есть и нарциссическая замкнутость на себе, и отношения с другим) женщина вряд ли может по-настоящему установить связь с мужчиной и вообще с другими людьми. Не испытав ее, она не может раскрыться в любви, неспособна, не побоимся этого слова, быть «оптимальной любовницей».

Она не может любить другого так, чтобы другой не оказывался просто растворен в этой всепроникающей эмоции, которая есть привязанность, соперничество или полное равнодушие. Чтобы преодолеть равнодушие, привязанность, соперничество, присутствующие в наших отношениях с сексуальными партнерами, опыт претворения страсти в нежность исключительно важен.

Когда мы говорим о материнской страсти, мы не имеем в виду только биологических матерей.

Даже не выносив и не родив ребенка, мы можем прожить этот опыт через усыновление или благодаря суррогатному материнству. Такой опыт возникает и в отношениях заботы, – у учителей, воспитателей, в семейных отношениях и даже в общественной жизни, к примеру в работе волонтеров. Но пока мы еще не изобрели искусственную матку, под материнской страстью большинство понимает, разумеется, страсть родительницы. Эта страсть остается прототипом любовных отношений, которые затем мать сможет воспроизвести в отношениях с партнером.

Материнская любовь не идеальна.

Эти неоднозначные отношения не имеют ничего общего с идиллией: они всегда нестабильны, всегда рискуют сорваться в экзальтированность, в депрессию или агрессию, могут обернуться драмой, но они же дают нам шанс.

Именно из-за того, что страсть так интенсивна и так травматична для того, кто ее испытывает, она может позволить матери проработать возможную связь уже не только с ребенком, но и с другим объектом чувств. Так возникает шанс трансформировать, «переплавить» ту разрушительную сторону страсти, которая присутствует во всех человеческих связях и до которой мы дотрагиваемся, как до открытой раны, в опыте материнства: «я его люблю, и я его ненавижу, но мы будем жить вместе». Женская сексуальность укрывается, прячется в материнстве, чтобы там прожить свои перверсии и безумства.

Материнская страсть может стать опорой для ребенка только перейдя в бесстрастие, в отстраненность.

Когда страсть окончена, она становится жизненной поддержкой. Нечто в самой структуре материнского опыта благоприятствует этому расставанию со страстью.

Тут важны три вещи – роль отца, способ переживания времени и усвоение языка. Про роль отца уже много сказано и написано. Но мы недостаточно говорим о том, что освоение языка ребенком – это еще и новое освоение языка его матерью.

Говоря на языке своего ребенка, мать излечивает то, что называют неконгруэнтностью (несовпадением, рассогласованием) между аффектами и смыслом. Мать начинает со взрослого языка, который стал для нее слишком абстрактным, и переходит к инфантильному языку, который физиологичен, физически ощутим.